[ARTPLOSHADKA] Интервью с художником Стэфом Садовниковым

Стефан Садовников: Здравствуй, Татьяна! Все у вас забавно! С удовольствием и при необходимости, мог бы чем-то помочь, а, возможно, и даже своим участием в ваших, так называю я, никому не нужных проектах. Свободолюбивые художники всегда были не нужны никаким властям и режимам. Это я уже не раз проходил. Помню, когда открылся фонд Сороса для развития новых идей и самого актуального искусства, я с большим интересом поучаствовал со своими старыми концепциями, которые были запрещены сов. властью, и которые я не мог тогда осуществить. В те 90-е годы при фонде Сороса я с удовольствием позабавился. Но хочу высказать свое отношение к проблематике состояния современного искусства. К сожалению, всё (мировое тоже) сегодняшнее актуальное (современное) искусство стоит на абсолютных иллюзиях, как и все искусство вообще, но с катастрофической способностью к полному саморазрушению. Доминанта этого сегодняшнего апологета беспредела в искусстве явно тяготеет к дискредитации искусства, как такого. Если прежние иллюзии тысячелетней истории искусства, носили, хотя бы некий условно-романтический, положительно-эстетический характер, дававший людям некую, но все же надежду на спасение в прекрасном, то сегодняшние арт-иллюзии несутся с катастрофической скоростью в обратном направлении от человека – к полному, порой, бреду. Сколько ни разглядывал на огромных количествах сайтах невероятное к-во выставок, акций, инсталляций и т.п., совершенно не находил в них способность обратить человека к духовной проблематике творчества, как и к проблеме: «Красота спасет мир». Скажите, а тогда кому нужны все эти, никому не нужные (в прямом смысле!), выкрутасы, явные выпендрежи, самовыпячивание, невыразительные и узко обозначенные проблемы (так называемые акты самореализации) в искусстве с попытками прорваться в мир давно духовно обесцененных ценностей, которых в мире современного творчества – пруд пруди? Очень хотелось как-то пообщаться совершенно серьезно, с какими-то своими совершенно новыми концептуальными, как это сейчас модно говорить, но интересными идеями. Я в сути своей человек, продолжающий думать о том – куда несемся мы и что мы ДАЕМ ЧЕЛОВЕКУ ВООБШЕ!

Федорова Татьяна: Здравствуй, Стефан. Действительно мчимся мы куда-то, а оглянуться некогда. Я даже не знаю с чего начать беседу. Может быть, все же начнем разговор о современном искусстве, его в Москве предостаточно и даже с избытком, на мой взгляд, сегодня Кишиневу не хватает событий, мы порой ощущаем культурный голод и только виртуальная среда позволяет все же чувствовать себя не на окраине. Как тебе  живется в Москве, как Москва повлияла на твое творчество.

Стефан Садовников: Большое тебе спасибо за неожиданное внимание. Право не знаю, чем я стал интересен (как художник) для тебя. Мне кажется, что, я давно вычеркнут либо позабыт на полях актуального искусства Молдовы. Говоришь, что Кишиневу не хватает событий, и художники испытывают культурный голод? Да о чем ты? А какие события нужны? Загляните, господа художники, в интернет! Там – ой как много всего!!! А события все же надо искать не в мире, а в себе! И тогда это событие, выраженное или отображенное в пространстве, на холсте или листе картона, сможет стать некой твоей искренностью, которая кому-то еще будет нужна. А о том, как мне живется и думается в Москве? Отвечаю: нормально.

 

Федорова Татьяна: Как Москва повлияла на твое творчество,?

 

Стефан Садовников: Москва если и повлияла, то только тем, что еще шире и глубже стал видеть самого себя.

В Москву я впервые попал в 70-годы, сразу же после знаменитой, названой «бульдозерной» разгромленной выставки (1974 год) в измайловском парке. Но после ее разгрома власти, как-то понимая мощную реакцию всего мира на произошедшее событие и подавление культуры в ссср, стали понемногу давать возможность выхода «на люди» андеграунду. Например, в 1976 отдали художникам андеграунда на ВДНХ павильон «Пчеловодство». Там я насмотрелся многого чего. С одной стороны это несколько шокировало, но с другой стороны это для меня все же не стало большим откровением, так как всё это –  было не моим в сути своей. Да, смотреть было очень интересно, но не более!! Но то, что существуют иные художники, иные представления о мире и человеке, иные, кроме «партреализма», концепции и видения, давало мне право ощущать себя художником.

 

Федорова Татьяна: Какой ты видишь сегодняшнюю ситуацию в Молдове в области современного искусства?

Стефан Садовников: Ситуация в общем – печальна, маловыразительна и мелкотравчата. Нет работ, которые могли бы в себе нести большую проблемность. Вероятно, это происходит от неумения (не владения) обобщать частность, частности в решениях своих художественных задач. Не исключен фактор бесталанности (слабая креативность) тех, работы которых приходится видеть на стенках залов, да и тех, кто увлекается актуальным искусством. А ведь всем давно известно, что в актуальном направлении искусства вроде бы совсем не нужно уметь красить и рисовать. Но в данном виде актуального искусства интересен тот художник (инсталлятор), у которого интеллект, при умении красить и рисовать, находится на очень высоком уровне. А ведь подобные работы в большей степени интеллектуальны, чем художественны. Также не исключен фактор слабой художественной подготовкой в вузах, так как я считаю, что некому учить. Не исключен фактор слабой информированности…

Так вот, частностей (и то не высокого уровня) в работах современных молдавских художников я вижу много. Но обобщающих, которые могли бы меня искренно заинтересовать, задуматься, и чтобы помнились долго – увы….. нет…

Федорова Татьяна: Если ты считаешь, что в Молдове ситуация в общем – маловыразительна и мелкотравчата. Тогда расскажи о Московском актуальном искусстве.

Стефан Садовников: О московском актуальном искусстве написать не так просто. Это требует долгого изучения, осмысления, чтобы затем хоть как-то внятно это описать…

 

Федорова Татьяна: Можно немного хоть как-то  раскрыть эту тему?

Стефан Садовников: К твоему сожалению я не смогу раскрыть волнующую тебя тему – московского актуального искусства, и только потому, что она мне давно стала неинтересной. Почему? Да потому, что всё, что выставляется на московских выставочных просторах, имеет свое ярко выраженное политкоммерческое лицо. А за этими выставленными объектами так и видны руки тех, кто на этом делает свои политические карьеры, чаще всего манифестируя и прикрываясь художниками-инсталляторами, и управляя ими в своих интересах.

Вот что говорит, например, один из самых влиятельных московских деятелей в области актуального искусства:

«Понятие «актуальный художник» существовало и прежде — просто раньше говорили «модный художник». Но такого понятия, как актуальное искусство, до XX века не было. Художники апеллировали к вечности: считалось, что их труд способны оценить лишь будущие поколения. Актуальное искусство], принципиально ориентированное на современников, на их ценности и проблемы, изменило отношение художника к времени. Он больше не полагается на «суд потомков». На смену «бедному, непонятому, но талантливому» пришел художник, получающий признание еще при жизни. Как следствие, немаловажную роль стал играть коммерческий успех его работ: талант стал измеряться, помимо прочего, и в ценовых показателях. Одновременно арт-рынок стал неотъемлемой компонентой как сферы искусства, так и экономики. Современное искусство в определенном смысле является инвестиционным инструментом. Бизнес на искусстве очень похож на операции с ценными бумагами: художник — эмитент, выставка — эмиссия, произведение искусства — пакет акций. Речь идет не о механической операции «купил-продал», это сложное инвестирование. На рынке искусства есть свои «голубые фишки» — всемирно известные художники, вкладывать деньги в которых абсолютно безопасно, есть «темные лошадки», на которых можно крупно выиграть или крупно проиграть. Иногда вложения в современное искусство оказываются фантастически выгодными: из десятка тысяч художников в историю искусства попадут немногие, и если угадать кто, то выигрыш может быть тысячекратным. Но такая удача — редкий случай. В среднем прибыль не больше, но и не меньше банковских процентов».

Ни отнять и не добавить мне больше нечего… И все этим деятелем сказано…

А вот при внимательном изучении в интернете, что происходит с данным, так называемым актуальным искусством, то можно наблюдать появление альтернативы. И эта альтернатива рождается уже в более провинциальных просторах, когда художники собираются группами и в определенном пространстве пытаются его осмыслить и одушевить его своими декорированными объектами, не нанося природе никакого вреда. Подобные инсталляционные артефакты становятся некими новыми природными явлениями. Вот это очень интересно!

Серия  работ о родном городе, 70-е годы

 

Федорова Татьяна: Когда ты решил стать художником и что тебя привлекает в профессии художника?

Стефан Садовников: Я специально никогда не решал стать художником. В детстве учился в художественной школе, но не закончил, так как обучение мне показалось очень скучным. Но сам по себе рисовал постоянно. Учиться пошел на филфак в бельцкий пединститут. Думал стать журналистом. И там тоже началась скука. А вот однажды (на первом курсе, и было мне 18 лет) я достал кусок картона, купил несколько тюбиков краски и кисти, купил очень старенький трехногий мольбертик и пошел в морозный выходной (воскресенье, с самого утра, чтобы никто меня не видел), к бельцкому храму имени Константина и Елены. Очень хотел его нарисовать и написать красками. А в другой раз мне очень захотелось написать картинку о бельцких бандитах, которые ежевечернее проводили время в новом кафе, расположенном в подвальчике дома. Если меня что-то интересовало или очень трогало, то это и становилось объектом моего исследования и перенесения этого на плоскость. Вот так и продолжал изучать секреты живописи, и писать картинки. И совсем не думал, что когда-то я стану ХУДОЖНИКОМ!!!

Меня ничто не привлекает в данной профессии. Так как это название – художник – для меня лично – не профессия, а некое состояние души, сопряженное с большой любовью к цвету, линии и пятнам, которые, в конечном счете, могут организоваться в виде «НЕЧТО». Подобное «нечто» может появиться хоть на стенках пещер. И появлялись же когда-то, в древнейшие времена! Когда выживание человека совершенно не соотносилось и не зависело от искусства! И, скорее всего, никто из рисующих охоту на зверей, не кричал, что он – художник. И никто из них так себя на этих рисунках и не обозначил, и не оставил имени своего. Их рисунки – сплошное эмоциональное отношение к миру их окружающему, сделаны только по велению их души. И было тогда абсолютное безавторство! Но картинки их сохранились до наших дней. А профессии людей с высоким, либо повышенным художественным вкусом (вкусу вообще невозможно обучить) разбросаны по разным нуждам (отраслям). Там-то и происходит некая профессионализация.

Федорова Татьяна: Сможешь ли ты назвать самые значимые выставки, в которых ты участвовал и почему они для тебя так важны?

Стефан Садовников:

1977г. – первая персональная выставка, которая состоялась в бельцком Доме офицеров (провисела ровно день, так как ночью была разгромлена местными властями и сотрудниками кгб)

1990г. – первая официальная персональная выставка в выставочном зале СХ МССР.

1990г. – первая персональная выставка в Москве, в ЦДХ.

1996г. – участие двумя инсталляциями в первой выставке актуального искусства в нашем Кишиневе. Инсталляции: «Рука предающая» и «Дверь», в которой был вмонтирован глазок.

1997г. – участие с инсталляцией «Мына традаторулуй» в артфестивале в Амстердаме. Перевод на молдавский был безграмотный. По-русски я ее назвал «Рука предающая», что точно отражает мою идею этой инсталляции.

Надеюсь, значимость этих событий мне особенно не надо объяснять.

Федорова Татьяна: Не мог бы подробнее  рассказать о выставке 1977 года. Что послужило поводом для закрытия выставки, и каким образом она была разгромлена.

 

Стефан Садовников: Шел год 1977. Я все еще продолжал вести телефонные переговоры со столичными «товарищами из союза художников» о возможности моего (который раз!) вступления в молодежную секцию «СX». Не дожидаясь внятного ответа чиновников от искусства, но все же по их совету, я организовал свою первую выставку в одном из залов дома офицеров для показа себе, своим друзьям и знакомым, и, возможно, выездному составу худсовета молодежной секции «СX». Выездной состав, как потом мне было заявлено, так и не смог приехать по техническим причинам в связи с поломкой автобуса.

На открытии один из моих «пишущих» знакомых предложил написать в единственную городскую газету «коммунист» об этой выставке, как о событии в культурной жизни города. Слышать подобное было лестно и приятно. Но не прошло и получаса, как стоящий в двух шагах от меня мой друг, увидев «их», резко посерел лицом, и, выразительным от ужаса глазом, показал мне на вход. Народ быстро переглянулся, и как-то всем стало ясно, что в зале стало тесновато.

В проеме входа стояли «трое в сером». Шум публики оборвался, и наступила резкая тишина. Общее приподнятое состояние быстро превращалось в скомканный и тихий, почти незаметный уход. Один из троих – невысокий «губошлеп», с прыщаво-масляным лицом, что-то спросил у кого-то из гостей, затем подошел почему-то только ко мне и  уверенно сказал:

– Так это ты и это твои работы?

Я промолчал, так как все понял и как завороженный смотрел на жадно вцепившиеся в меня глаза своего нежданного собеседника.

– И о чем же эти работы?

– О городе, о жизни, о…  линии слова…

– И какая в них линия слова? – ткнул он губами в сторону картин.

– В связи с литературой, Достоевским, например.

– В чем же связь Достоевского с этими картинами?

– Внутренняя, на подсознании, на…

Серия  работ о родном городе, 70-е годы

– И ты это называешь живописью? – не дал он закончить мне.

– В принципе, это мой поиск, опыт.

– И в чем же, по-твоему, цели и задачи искусства? – продолжил «губошлеп» с ехидцей, ненавистью и едва сдерживаемым отвращением.

Мне совершенно не хотелось с ним беседовать. Да и было противно слышать «тыканье» и цитировать ему нелепо-однозначную ленинскую концепцию о партийности в искусстве. Уже не слушая меня, «губошлеп» цепким взглядом, как бы фотографируя, оглядывал молча уходящую публику.

– Значит диалог у нас, считай, не вышел – глухо произнес он, даже не повернувшись в мою сторону.

И вот тройка, как по команде, развернулась и ушла. А в зале практически уже никого не было. Оставались еще мои самые близкие, которым нечего было сказать. Они так же, как и я, были ошарашены и подавлены непредвиденностью от случившегося факта. Я уходил в ночной город, круто облепленный павшей и мокрой от дождя листвой, с горьким привкусом предощущения предстоящей неизвестности.

И вот поздно ночью ко мне пришел растревоженный друг- художник, который работал тогда в художественном фонде. Вот его рассказ.

Серия  работ о родном городе

– Буквально час тому назад, боясь рассказать по телефону из-за  возможности  «прослушки», ко мне прибежал вконец побелевший главный художник худфонда. Оказалось, что оставленная тобою на ночь выставка через три часа была закрыта. То есть, была вскрыта ночным сторожем, которому приказала это сделать группа людей, приехавшая на черных «волгах». В этой группе был и гл. художник, сорванный с постели и посаженный в, специально приехавший за ним, автомобиль. Гэбэ по тревоге собирало группу для выезда на место происшествия – дом офицеров советской армии. В этот же день, с утра, по фондовским делам – приемке заказной живописной продукции – из Кишинева приехали два художника, два типичных представителя крепкой совдеповской живописи. Закончив дела и, ведать не ведая, они, раздевшись до трусов, мирно ужинали в гостиничном номере, собираясь отойти ко сну. И этих тоже подняли по тревоге. Кроме них и гл. художника худфонда, в состав «экспертной» группы, как группы захвата, были собраны:

1. председатель профсоюза работников образования и культуры города товарищ Киселев (по кличке «дятел») – бывший полковник-политрук, остроносый, пустоглазый, «полтораметравшляпе», расстреливавший, по его словам, Будапешт в 1953 и Прагу в 1968.

2. председатель отдела культуры города товарищ Пуйка – бывший вратарь городской футбольной команды «строитель.

3. директор худфонда товарищ Трошев – бывший подполковник внутренних войск, воендруг «дятла», с отекшим тяжелым и тусклым взглядом запойного алкоголика.

4. директор городского выставочного зала товарищ Козырева – бывший филолог по образованию, типичный комсомольский работник по профессии, нигде ранее в сферах культуры и искусства не обнаруженная и не замеченная.

5. директор городской художественной школы товарищ Гальчинский –  художник–коммунист–натюрмортист, известный «штатный стукач гэбэ», психически больной и неуравновешенный человек, державший в страхе своих сотрудников и страдавший в порученной ему школе шизофренией и эксгибиционизмом, и окончательно сошедший с ума к концу 80-х.

6. Кэгэбист «губошлеп» – исполнитель дел и идей вдохновителей и организаторов всех побед над собственным народом.

7. «штатный искусствовед» художественного фонда, исправно исполнявший эту периодическую функцию от имени и по поручению местных властей – товарищ Антонюк, исполнитель текстовых плакатов-лозунгов для свиноферм и сельхозкомплексов, скользколицый, скользкоглазый, безумно завистливый, типичный «половой».

8. и, конечно же, директор дома офицеров некто «капитаниваныч», который с тяжелым сердцем из-за абсолютного непонимания моих картин, но все же разрешил мне развесить их на «священные» стенки офицерского дома с условием, что в его ведомство приедут известные мастера искусства из столицы.

Серия  работ о родном городе, 70-е годы

– И ты понимаешь, что там, в зале, произошло? – спросил меня мой друг художник.

Честно говоря, меня впервые охватила первобытная дрожь от непонятного абсурда нашего бытия. Тут же промелькнули обрывочные знания о психушках и о замученных и убиенных писателях и художниках в сталинские времена.

– Представь себе, что там был простой, примитивный погром – продолжал мой друг- художник – Они срывали со стен невинные городские пейзажи и пересохшие натюрморты. «Товарищи-погромщики» орали не своими голосами «подлец!», «кто позволил!», «давить таких гадов!». Не стесняясь выражений, мягко говоря, кричали о мрази, попавшей в этот зал и называющей себя художниками, о причастности к этому почему-то жидов вообще и в частности, о проклятом гниющем «западе» и о том, что «таким», как я, не место на советской земле. И только те два случайно попавшие художника из Кишинева, специально подключенные в эту группу, как члены «СX» из столицы, пытались уговорить самых разгоряченных – не растаптывать вконец картины и что надо просто спокойно попытаться разобраться в этом происшедшем деле. «Вволю нагулявшись», группа в полном составе поехала в «белый дом» для разборки и принятия определенного решения. Долго шли экспрессивно окрашенные рассуждения о том, что можно ли считать мазню так называемых художников живописью или нет. Большинством решили – «нет». А считать ли данную вылазку выставкой, то единогласно постановили – «категорическое нет». Бледного и перепуганного гл. художника худфонда отпустили только после того, как он с трудом отчитался за то, что он, будучи гл. художником худфонда, недоработал, проглядел факт совершившейся неслыханной в наших краях политической диверсии в одном из идеологических центров города….

Мой друг замолчал, и было видно, что ему очень хреново на душе.

Да и мне становилось плохо только от одной мысли – как же я буду жить дальше в этом маленьком городишке, где тебя знает каждый сумасшедший, где, откровенно смеясь в лицо, могут сказать любую гадость про гнилую и продажную интеллигенцию. Вдруг меня осенило и стало понятно, что отголоски погрома картин художников 1974 г. в московском измайловском парке продолжаются и, вероятно, еще долго будут продолжаться. А городские специалисты из «гэбэ», просто устроили показательный погром «неофициального искусства» перед культуртрегерами – партийными «отцами» культуры города…

Серия  работ о родном городе, 70-е годы

Федорова Татьяна: Как после твоей первой разгромленной персональной выставки ты нашел в себе силы творить дальше….

Стефан Садовников: Придется вспоминать…

И вот набравшись сил и храбрости и, несмотря на жуткие обстоятельства, связанные с офицерским домом, все же решил в конце 1977 года в очередной раз попытать художнического счастья. Мне было уже 29, а в молодежку (молодежная секция при СХ) принимали только до 30 лет. Зная, что кончается возрастной ценз и что лежит для меня рекомендация на право вступления в молодежную секцию, поехал с картинами на прием в столицу. Эту рекомендацию мне дали Михай Греку и Глеб Саинчук, которые впервые увидели моих около сотни картин, привезенные мною на секцию живописи СХ.  И вот идет заседание правления «сх». Желающих попасть» в молодежку оказалось много. Претенденты стояли со своими картинками на морозе в ожидании вызова на заседание правления «сх». Запустили меня почти под занавес. Быстро разложил картинки и ответил на два вопроса «назовитесь» и «что окончили». Глазом зацепил присутствие Греку и Саинчука, которые меня к этому моменту уже хорошо знали и уважали за свой собственный живописный путь в искусстве. Затем меня выпроводили на улицу для вынесения приговора. Время замерло. Предыдущих почему-то смотрели быстро, и они вылетали с различными выражениями лица, а с моим вопросом у них что-то заклинило. Из-за двери слышны были громкие голоса. Затем все стихло, и резко открылась желанная дверь. Речь держал главный – председатель правления СХ «богдеско». М. Греку был очень раздосадован, и только он один протестующе взмахивал руками. В конце речи произнесли, словно приговор  – «вы свободны». Я вышел в ночь с охапкой картин и остановился. Горечь и обида жгли душу. В глухой ярости хотелось все бросить и забыть о своих притязаниях на право называться художником. Но вот через минуту неожиданно вышел Греку. Он всматривался в темноту и, увидев меня, подошел и обнял за плечо.

– Не падай духом! Ты – талантливый художник! Плюнь на них!  Там не с кем говорить, одни «богдески», одни художественные подонки. Работай, не смотря ни на что! Еще много будет ям и камней на пути. Не сдавайся! Работай! Ты меня слышишь?

Это были слова большого мастера, меня надолго согревшие, и придавшие сил.

Серия  работ о родном городе, 80-е годы

Федорова Татьяна: Трудно ли было поступить в советское время в Союз Художников?

Стефан Садовников: Если ты не был сыном или дочкой известных художников или известных и заслуженных людей, или  если ты не творил в концепции «партарт», то твои шансы стать членом союза художников СССР, или хотя бы членом молодежной секции СХ, равнялись нулю. Единственный шанс был у того, у кого все творчество состояло из одних безобидных натуралистических пейзажей и натюрмортов.

Федорова Татьяна: Можешь как-то охарактеризовать направление твоих работ?

Стефан Садовников: В принципе, я себя отношу в традиционном виде искусства – живописи – скорее к постмодерну. И вот что написала о моем творчестве по следам моей недавно прошедшей выставки

Орлова Эльна Александровна

искусствовед, доктор философских наук

Профессор РГГУ, Москва

Этот материал подготовлен для публикации в журнал «Личность. Культура. Общество». Вот фрагменты данной публикации, касающиеся моего направления в живописи:

 

Сегодня о таких художниках, как С.Садовников, можно говорить как об интенциональной личности, создающей интенциональные микромиры. Это личностное свойство проявляется в стремлении художника преодолеть инерционность и бесформенность того, что в его работах представлено как фон. Интенциональность выстраиваемых микромиров у С.Садовникова определяется установлением имеющей культурное значение связи между «ничто», представляющимся таковым с эстетической точки зрения, и художественной формой, находящейся в стадии становления. Результатом становится пространство, которое образуется между ними, строение которого допускает и порождение, и преобразование, и исчезновение любой различаемой целостности. Оно по сути своей интерактивно, а его динамизм носит непрерывный характер….  С.Садовников не разрушают субстанцию, из которой формирует свои миры. По-своему «заигрывает» с ней, когда навязывая ей собственную волю, когда следуя за ее имманентными проявлениями. Например, во взаимодействии с субстанцией предпочитает позицию актора. Во взаимодействии с материалом он позволяет постепенно, слой за слоем проявлять ему собственные свойства. Художник не стремится  резко отделить свое волеизъявление от проявлений субстанции. Границы между фоном и изображением формируются в ходе самого процесса. Именно поэтому они такие размытые. Начав писать картину, он задает импульс, открывает пути и устанавливает эстетические границы спонтанным актуализациям потенциальных возможностей материала… Все это свидетельствует о значительном конструктивном потенциале постмодернистского мировидения. В его рамках совершается переход от макромасштабов отношения Человека к Миру к конструированию людьми микросред своего существования; от попыток «открыть» Законы Природы и Общества к формированию и поддержанию устойчивых связей с окружением и изменению их, когда в этом есть надобность; от идеи Единства и Целостности Мира к примирению с представлением о плюрализме социокультурной реальности.

«Я – городской сумасшедший» полиптих из 9 частей, часть 3, 1992

Федорова Татьяна: Кто или что оказал на тебя самое сильное  влияние? Где черпаешь вдохновение?

Стефан Садовников: Собственно никто не оказал БОЛЬШОГО влияния.

Нравились многие художники. Перечислять не имеет смысла.

По степени таланта человечности и художника, по степени позиции к власти, мне очень нравился Михай Греку.

Мое вдохновение само приходит, без всякого спроса. И это действительно так, без шуток и юмора. Сам не знаю, как это и когда происходит. Вероятно на подсознании все виденное, прочитанное, услышанное аккумулируется, обобщается, и затем само ищет выхода энергии, вынуждая человека (в данном случае – меня) показать ЭТО НЕЧТО в первую очередь самому себе.

«Исчезнувший поцелуй» полтипих

Федорова Татьяна: Над какими темами  работал раньше, над чем работаешь сейчас и  какие планы на будущее.

Стефан Садовников: Раньше я исследовал темы: «Мой родной город», «Отпечатки», «Истории сумасшедшего», «Библейские истории», «Он и Она». Недавно написал книжку-каталог «Город, которого нет…». Это о родном городе Бельцы. Текст сопровождается моими живописными картинками о городе, центр которого был разрушен перед Олимпиадой в Москве. Существует пока в формате ПДФ. Сейчас пишу повесть о городе детства. В данный момент работаю над новым циклом живописных работ, но тема еще четко не обозначена, чтобы стать публичной.

«Город, которого нет…», 70-е годы

Федорова Татьяна: Расскажи подробнее об этом, почему был разрушен город…

Стефан Садовников: В финальной части текста «Город, которого нет…» упоминается архитектор, под чьим руководством была сметена с земли центральная часть города Бельцы. Вот этот отрывок:

«…А разрушил-то историко-архитектурное лицо нашей малой родины детства – генплан по развалу центра города, которым руководил наш земляк – архитектор Шойхет. Как-то недавно публично автор спросил его о содеянном.  Удивленный вопросом, РЕЗЧИК ГОРОДА ничего ему не ответил. Может он еще там, в том прошлом своем проживает. Может, не ведал, что творил, а может – служил… Никто не знает, и всем давно уже ДО…».

Все дело в том, что олимпийская трасса для несения олимпийского огня из Афин в Москву должна была проходить через Бельцы. И в Бельцах этот большой кортеж с журналистами и спортсменами-факелоносцами по плану прибывали к вечеру. Их надо было торжественно встретить, и им надо было остановиться на ночлег. А к моменту переустройства центра, город обладал небольшой и очень уютной площадью, с интересными и старинными небольшими квартальчиками. Но устроителям нашей советской жизни это казалось тесновато, непривлекательно, старозаветно и не масштабно. Вот и было решено, что факелоносцев с зарубежными гостями нужно было встретить на огромной площади, в городе с современной советской архитектурой, чтобы были массовые гуляния, чтобы было много радости и тд. Так появился генплан по переустройству центральной части города Бельцы, и  руководителем этого проекта был кишиневский архитектор Шойхет. И по этому проекту были снесены замечательные трехэтажные дома, уничтожена старинная красивая площадь с прилегающим городским парком. И на огромном пустынном заасфальтированном пространстве появился стандартные архитектурно безвкусные постройки: универмаг, главтелеграф, дворец культуры и здание партзаседателей… Этот процесс длился лет 6-7. И с 1980 г. город сразу напрочь лишился своего прежнего исторического лица.

«Город, которого нет…», 70-е годы

Федорова Татьяна: Выделяешь ли какие-то из своих работ, есть ли  любимые работы?

Стефан Садовников: Нет таких работ, которые бы стали для меня самыми-самыми.

Федорова Татьяна: Расскажи о наиболее ярком событии в твоей  профессиональной карьере.

Стефан Садовников: Трудно нечто такое особенное выделить в той профессии, которую в советские времена называли художник-исполнитель. Разрешалось только исполнять. С креативностью в тогдашней профессии были большие проблемы из-за партийной цензуры. Креативность даже в художественных институтах практически оставалась на задних местах. В принципе креативность в те годы подавлялась. Одно название «художник-исполнитель» уже определяло суть той профессии и, понятно, тогдашнее мое отношение к ней.

Федорова Татьяна: Мне также интересен период твоего творчества в перестройку, и как ты видел художественную среду того времени.

Стефан Садовников: Для меня в моем творчестве не было никакой особенно обозначенной перестройки. Я всю свою творческую жизнь прожил в постоянном борении с самим собой, то есть, словно перестраивался, переосмыслялся, переиначивался. Одним словом, всегда был в поиске чего-то нового в самом себе.

«Попугаи» полиптих

Но масса других художников – быстренько перестраивались. И не потому, что в них происходили художественные поиски, а в угоду переменам и новым социально-политическим обстоятельствам. Вдруг они, перестроившиеся, неожиданно для меня заговорили о «молдавской национальной живописи»! И кто? Те, которые Ленина рисовали в книжках и заказных картинах, зарабатывая немалые советские рубли? Те, у которых в мастерских практически не было картин? Так как всё, что они делали было заказным!  Проституировали? Или так понимали цели и задачи художника? Или, мягко говоря, заблуждались? Пусть это будет на их совести. Имена я называть не стану. Это легко проверить, заглянув в творческий плейлист тех многих художников, которые, как и я, оказались в эпохе перестройки и национального самосознанья.

“Черное пересечение”

Говорить о некой молдавской художественной среде того времени – это просто смешно и выглядит больной фантазией, если не утопией, когда вся среда умещалась в одном городе, в Кишиневе. В Бельцах, Бендерах и Тирасполе едва ли в целом можно было насчитать с десяток членов союза художников. Так что говорить можно только о кишиневской художественной среде, в которой эта среда была замешана на художниках разных национальностей, родившихся и проживавших на территории молдавской республики. Эта среда в основном была монолитной художественной структурой эпохи развитого социализма. И, если иметь ввиду, по-настоящему «творческую жизнь» той среды, то скажу кратко: это «обнаженное» творчество работало, сражалось за самое себя, топталось партийными чинушами от искусства и находилось оно – за черной дверью мастерской Михая Греку. Эту входную дверь он намеренно выкрасил в черный, как символ его постоянного очернения властями от искусства. И все, кому хоть как-то чесалось работать и думать о свободе творчества, правдами и неправдами попадали в мастерскую этого великого мастера. И о них же, художниках, которым сейчас под 50 и немного старше, смело можно сказать, что все они вышли, перефразируя известный афоризм французского критика Эжена Вогюэ, «из шинели Греку». И, к сожалению, эта шинель (и то лишь по весьма поверхностным живописным манерам мастера) до сих пор ими так и не заменилась пусть хоть на какое-либо плохонькое, но свое, пальтецо. Зато многим из них фанаберии сейчас – не занимать!!!

“Серо-голубое”

Федорова Татьяна: Почему ты все-таки  в итоге уехал в Москву?

Стефан Садовников: Уже упоминал, что «эпоху перемен», в начале 90-х годов вдруг заговорили о «молдавской национальной живописи». И пошло, и поехало… Этот – молдавский национальный живописец, а этот – не молдавский, и не национальный. Стали раздавать ордена и медали в области достижений в молдавском национальном искусстве. Вспомните фильм режиссера Ромма «Обыкновенный фашизм», где комментируются человеческие черепа – это арийский череп, а этот – не очень. Смешно, противно и жутко. И кто может доказать, что вообще существует национальная живопись? Национальное народное искусство – да! Национальная живопись – бред, но этот бред – ужасен! Выставки живописи советского периода – явление весьма понятное, несвободное, цензурно-партийное, однообразно-скучное. Но наступившие новые времена, когда ничто не мешало творить, что прикажет душа, на мой взгляд, так и не выявили новых интересных художников с яркой творческой индивидуальностью. Мало того, появляющиеся новые молодые художники в своем «творчестве» были подобны листьям одного дерева, так похожие на своих старших коллег, так и не выбравшихся из своих наработанных давно известных стандартных стереотипов. В целом творчество кишиневских художников перестроечного и постперестроечного периода, за редчайшим малым исключением, где хоть как-то билась живописная мысль, не давали мне никакой пищи для размышления. А  оттого традиционные выставки выглядели тусклыми перепевами давно исследованных живописных концепций и направлений. И снова наступила скука и бесперспективность существования именно в данном творческом контексте и художественном пространстве.

“Два пространства”

Федорова Татьяна: Расскажи о своей последней выставке с Вячеславом Щербина, почему именно с ним ты решил организовать совместную выставку?

Стефан Садовников: Очень хотелось контрастности!

А вот этот текст-концепцию я написал совместно с Вячеславом Щербиной:

«ДВА ВЗГЛЯДА НА НЕЧТО» в московской галерее «ВИНСЕНТ».

В основе концепции выставки с этим названием лежит попытка представить как единое целое работы двух очень разных, но в чем-то и похожих художников. Оба художника работают в рамках того достаточно широкого направления в изобразительном искусстве, которое принято связывать с ХХ в. и определять как «постмодернизм». В то же время это два весьма разных, не похожих друг на друга художника и человека. Они различаются темпераментом, отношением к жизни, способом отражения той реальности, с которой они себя соотносят, манерой письма или рисунка, жанром, в котором они реализуются как художники, набором используемых технических приемов и изобразительных средств; линией и цветовой гаммой и т.д. Хотя, ни один из них напрямую не воспроизводит манеру тех классиков авангардистов начала ХХ века, но их работы м.б. отнесены к разным течениям в рамках общего направления. Несовпадение, неоднозначность, специфичность восприятия ими, казалось бы, одной и той же, а на самом деле так явно различающейся, достаточно аморфной, разорванной, дискретной и далеко не очевидной реальности и есть отправная точка в формировании концепции предлагаемой выставки.

«Мой бедный Адам» картина из 2 частей

Дополнительная информация о художнике:

Чистова Татьяна Вадимовна

искусствовед Отдела искусствоведения АН МССР, Кишинев.

В настоящий момент сотрудник галереи Гельмана, Москва

 

Текст написан для буклет-афиши в 1989г, к персональной выставке в центральном выставочном зале СХ МССР, которая состоялась в 1990г.

Стефан Садовников принадлежит к тем художникам, которые составили пласт так называемой «второй культуры». Долгие годы для официального искусствоведения его как бы вообще не существовало – во всяком случае, как человека, занимающегося живописью.

Своеобразная новеллистичность отражает размышления автора, ряд его душевных переживаний. Сквозь расплывчатые ментальные иллюзии в его полотнах сквозят трагические мотивы. Ощущение странности и фантастичности мира усиливается иллюзорностью переходов от реального к воображаемому. Поэтическая трактовка и обаяние, казалось бы ничем не примечательных деталей, гармония сдержанной цветовой гаммы, соединение условности и «сделанности» формирует специфику пластического языка произведений Садовникова. Увлечение гиперболами, воссоздание полуреального мира, возникающего в  воображении, специфика образного мышления не затрудняют восприятие.

Картины Стефана Садовникова  – еще одна открытая страница нашего искусства.

Бялик Валентина Моисеевна

искусствовед, старший научный сотрудник Третьяковской Государственной Галереи, Москва

 

Каталог выставки «Я– городской сумасшедший» Стефана Садовникова, к персональной выставке в ЦДХ (Москва), 1992г.

Вступительная статья.

Полиптих  Стефана Садовникова, с слегка эпатирующим названием «Я – городской сумасшедший», написан в 90-м году.

Отказавшись от повествования, от жанрового начала, художник выстраивает свой новый видеоряд. Его привлекает многомерность художественных возможностей, которые дает современная картина. Она может состоять из многих (2, 3, 6 и более) холстов. Эта не серия произведений под одним названием, а единое целое. Это некое сценическое  действие, заполненное особыми героями. Иногда они заимствованы из образного ряда прошлых лет, но, в основном, это новые герои и новая для Садовникова форма их представления.

И если раньше в его картинах жили темы одиночества, воспоминания о прошлом, о навеки исчезнувшем мире родного города Бельцы, то теперь художник активно постигает громадность окружающего мира.

Он обращается к вечному, глубинному и потаенному – теме Двоих. Сначала это можно не заметить, но потом, всматриваясь-вслушиваясь в новые произведения, находишь их  – Ее и Его. Они одинаково замрут у стола (Соната), или предстанут «американской» картинкой 30-х годов с фруктами и шампанским (Попугаи), или художник их увидит в сладостную, а может быть, в грустную минуту (Украденный поцелуй). И даже если в картине один герой – девушка среди песков (Хамсин), то это одиночество выражает ожидание, а ожидание предполагает встречу.

Философская притчевость образного языка Садовникова иногда ясна, иногда закодирована многомерными ассоциациями. Он явно тяготеет к метафоре и аллегории. На художника не могла не наложить работа в кино. Появление «картин-кадров», увеличенный размер или желание вырвать фрагмент из картины и сделать его главным в живописном действии (Украденный поцелуй). Вечность мироздания строится из непрерывной цепи мгновений. Эти мгновения, сфокусированные, обретшие размер и форму, образуют картину из 9 полотен («Я – городской сумасшедший»). Здесь концепция  разрыва мира на осколки обретает зримые образы. Здесь живописная отстраненность соединяется с натуральностью и даже с натурализмом.

Сегодняшнему Садовникову неинтересен сюжет. Его теперешним творчеством движет напряженная биоэнергетика. Он мифологизирует любое событие, чтобы в дальнейшем это стало одушевленным объектом, способным воплотить Храм Души.

Мошкович Мирослава

доктор гуманитарных наук

Высший Художественный Институт WSP, Краков

 

Статья для каталога к персональной выставке в национальной галерее города Ополе (Польша), 2000г.

Бесполезно было бы искать в творчестве Садовникова следы некой истории, политических перемен или проблемы современной цивилизации. Не найдем в его искусстве также отношений к переменам, которые произошли в послевоенном западном искусстве. Садовников совершенно самобытен, он повествует о жизни полной иллюзий, мечтаний и переживаний. Эта живопись напоминает дневник, записи одинокой экзистенции, словно пространство, в которой реальность увиденного переплетается с тем, что не увидено.

Можно ли в живописи воссоздать невидимое?

Можно ли посредством красок прояснить вопросы, которые ставит себе художник, вглядываясь в свою судьбу?

Садовников пытается сотворить свой живописный мир с помощью климата, настроения, построенного на цвете и свете. В его картинах проявляется поиск предмет-знаков, предмет-символов, которые позволяют представить особенный мир духовных переживаний.  Неконкретное, почти туманное, неопределенное пространство, которое творит художник в своих картинах, напоминают состояние между явью и сном или мгновение, в котором стирается границы между тем, что реально и тем, что воображаемо, между тем, что есть внутреннее и тем, что есть внешнее.

Загадочность картин Садовникова подчеркивает также мир, который проясняет точность фрагментов живописного пространства, но этот источник определить невозможно. Этот Мир является не только элементом придуманных форм и композиций картин художника. Нам представляется это уместным созданным фактором необычного настроения этой живописи.

Живопись Стефана Садовникова по отношению к ситуации современного искусства является проявлением подлинного героизма. Подтверждение веры художника в искусство – это фиксация собственных переживаний, в понимании искусства как традиция индивидуальных вопросов о мудрости и гармонии в человеческом обществе.

Такое отношение было типичным особенно для периода авангарда в его экспрессионистичном потоке. Сегодня такое отношение в искусстве большая редкость, говорит скорее о «снижении и рассеивании» предмета, а также «предмете искусства», на вещь игры между автором и получателем, в которой материальный статус работы имеет неустойчивый характер.

Однако возможно с точки зрения современного мира и в период огромных перемен, происходящих в искусстве, метафоричные, совершенно личностные картины Стефана Садовникова найдут своего зрителя, которые любят и ценят поэзию.

 

Влад Булат

искусствовед, Кишинев –  Бухарест

 

Стефан Садовников, прежде чем стать художником, в социальном плане проявлялся личностью почти незаметной. В 70-х, когда органы госбезопасности «потревожили» многих его коллег по ремеслу, а иных и с тяжкими последствиями, этот художник был и до сих пор остается нонкомформистом последовательным и независимым.

Когда в 1996 открылся (к сожалению бывший) Кишиневский Центр актуального искусства под эгидой фонда Сороса, Садовников был среди первых, которые приняли участие в осуществлении собственных проектов. Возможно, что после почти трех десятилетий «ожидания», он наконец-то ощутил дремлющее в себе свое предназначение.

Его поиски в модернистской «фактуре» с начала 80-х в основном носили характер относительной подрывной «осторожности» сопротивления режиму, выраженной в приемах намеренной огрубленности и антиэстетики, что вполне соответствовало тогдашнему времени. Уже тогда он становится отдельной фигурой в ряду молодых художников, ибо его занимали проблемы, связанные с пространством города, внешней географией человека, театром, временами аппелируя живописи М.Шагала русского периода.

По примеру так называемого «патриарха лазурного цвета мировой живописи», воспевшего свой родной Витебск, Садовников много трудился над образом своего родного города Бельцы. Он писал его пронафталиненные улицы, заплесневелые фасады, искривленные во времени крыши, и все то, что художник  переносил на холсты, уже сегодня в природе не существует. Городские ракурсы некоторых работ художника направлены в давно прошедшие времена. Персонажи города, едва просматриваемые на холстах 70-80 годов, кажутся почти фантомными, словно соскобленные на пергаменте. Фрагменты окон, глаз, рук, фронтонов, а также странные тени и невозможные перспективы улиц – это те некоторые элементы, которые реконструируют некий ритм эпохи, в которой Бельцы представлял собой городком интеллигентов, коммерсантов и мелких буржуа.

Следует заметить, что на большинстве работ, словно «сфотографированные» мгновения, с документальной последовательностью прописаны старые названия улиц и годы написания. И все же эти работы не носят характер документа. Точнее, они не абсолютный документ. Художественное изображение базируется на тонком чувстве меры, преодолевающее механику фотографической точности. На мой взгляд, его работы не списаны с натуры, а скорее высмотрены с фотодокументов, и это в целом помогло художнику остаться на высоком суггестивном уровне и установить с «причиной» весьма индивидуальные отношения. Этот его дух «документа», с реконструктивной проекцией в персональное «мифологическое» миросоздание, с элементами литературы и ностальгии, в конце концов трансформировалось во времени.

В период 1984-1990, и после радикальных перемен в СССР, Садовников разрабатывает живописный декоративно-стилизованный пласт, сериями воспроизведенный. Столы-персонажи, двери-персонажи, персонажи в виде музыкальных инструментов и «удвоения» возникают в его творчестве, но вместе с тем остается связь с его прежней живописью советского периода. Выставляясь рядом с художниками Москвы и Одессы, он определился в статусе художника «аллергика» по отношению к предписаниям, установленных официальными структурами коммунистического государства. Работал сценографом в кино и театре, а также в качестве сотрудника Академии Наук, специализируясь в геральдической науке. Все это помогло ему фундаментально и методично углубляться и размышлять об обществе и искусстве, об изгибах истории, которые открыли ему «измы» прошедших веков. Понял, что место его – это «поле искусства». В последнее время удалось немного побывать и выставляться за границей, но все же остался верен живописи, несмотря на увлечения перформансами, инсталляциями и другими видами нетрадиционного искусства.

Сторонясь шума, навязчивой публичности и характерного маразма художественного рынка, Садовников стоит молчаливо где-то в стороне, словно странник, и все же растворенный в этой галдящей и взбаламошной метрополии – Москве. 2004 год.

………………………………………………

artploshadka.wordpress.com

artploshadka@gmail.com